Жизнь в послевоенное время

В нашем магазине можно было купить многое: продукты, хлеб, канцтовары, керосин (электричество провели в деревню в 70-е годы). После войны, до года 1954, население пекло дома свой вкусный хлеб. Позднее его стали привозить со станции Лыщицы, где находилась пекарня. Возили повозкой, в крытой будке, зимой на санях. Надо сказать, что зимы до конца 60-х были настоящими, морозными, снежными. И тогда дороги заметало сугробами высотой до 2–2,5 метров, особенно в деревне. Идешь в школу по селу, подымаешься на высоту крыш домов. В таких случаях дорогу приходилось чистить трактором. А однажды, это был 1956 или 1957 год, чистить помогали военные грейдеры. Тогда у нас проводились зимние учения войск Брестского гарнизона. Они проходили у нас и осенью, после уборки зерновых. Солдаты разбивали палатки у здания сельсовета, танки окапывались на Копатой, Вылычкове и Ланах. Это было «золотое» время для нас, мальчиков. Мы после школы, набрав яблок, бегали к ним, чтобы залезть в танк, подержать автомат, обменять что-либо на пустые гильзы, значки, эмблемы. А когда начинались учения, все бежали смотреть с безопасного расстояния. Особенно было интересно, когда с самолета сбрасывались рулоны блестящей фольги. А в конце учений танки колонной мимо нашей школы возвращались на место дислокации; вся школа высыпала к забору, чтобы посмотреть на танковую мощь СССР. А по вечерам у библиотеки, на волейбольной площадке, молодежь устраивала танцы, а мы, пацаны, смотрели на все это действо, мечтая быстрее подрасти. Такие учения были у нас где-то до 1960 года.

О наших «кормилицах». В селе и на хуторах было несколько стад коров. Самое большое — наше. К деду Марку, на перекрестье, утром в 4.30–5.30 сгоняли коров с Толоччихи, Лыщинской, Сыдька, Лыпковой, а по пути и с Ланов и гнали их в урочище Сэмыхово или Моха и до границы с д. Морозовичи. В нашем хуторском стаде в разные годы было от 45 до 30 коров. С послевоенного времени и до конца 70-х годов был постоянный пастух «дид Васыль» — Пролиско Василий Данилович. Это был необыкновенный человек. На время пастбищного сезона он поселялся на ночлег у Данилюка Ивана (его почему-то называли Котко, а жену — Жоська). Кстати, у него были свои жернова, люди часто приходили к нему молоть зерно на муку. С дедом все хозяева коров заключали устный договор. За сезон каждый хозяин должен был в последний день пастьбы дать 1 или 2 коша картофеля, а после 1961 года по 10 или 20 рублей деньгами. Поэтому в итоге он получал где-то 800–1000 кг картошки или 140–200 рублей деньгами. Кроме того, ежедневно, по очереди, ему выделялся 1 человек в подпаски. Этот же хозяин обязан был деда Василя 2–3 раза в день кормить. В обед «очередники» старались принести ему обед из трех блюд. Как правило, он съедал первое, запивал компотом, а яйцо, мясо оставлял на ужин. Но иногда он приходил и поужинать, если это было недалеко от деда Марка. Ночевал он, как я уже сказал, у Данилюка Ивана. А вот на зимовку уходил к Вьюну Михаилу, по-видимому, он был его далеким родственником. Необыкновенность деда Василя заключалась в его народных синоптических наблюдениях. Он четко знал погоду не только на сутки, но и на неделю. Определял предстоящий день по наличию и отсутствию росы утром и вечером; по поведению птиц: ласточек, воробьев, грачей, коршунов (полевых луней); по поведению муравьев; по заходу и восходу солнца; по поведению насекомых (мух, оводов, слепней, пчел, шмелей); даже по поведению коров, как они щиплют траву, — с ветром или против ветра. Иногда еще с утра, когда светило яркое солнце, он говорил, что «далеко коров пускать нельзя, будет большая гроза». Я и другие очень этому удивлялись. Но самое интересное, что через 2–3 часа это действительно происходило, а мы успевали подогнать стадо под яблони бывшей «осадницы» Квятковской, матери «кировника школы повшэхной» Болеслава Флёрэка. Кстати, по рассказам хуторян, она «за польским часом» оказывала жителям Ланов бескорыстную медицинскую помощь. После 1946 года она уехала в Польшу, а усадьба осталась. Здесь же был очень большой бетонный погреб, который почему-то называли «бомбин». Мы только успевали подогнать стадо сюда, как начиналась страшная гроза. Кроме того, что дед Василий был отличным «синоптиком», он был еще отличным психологом, воспитателем и человеком. Он мог столько рассказать о природе, о птицах и зверюшках, что в книгах такого можно было и не прочитать. Дед приручал к себе аистов, они его не боялись и ходили все время за ним. Он обедает, и аист стоит за 4–5 метров от него. В те времена на наших полях жил очень симпатичный и запасливый зверек — хомяк. Мы видели их неглубокие норки. Дед говорил, что их нельзя разорять, потому что хомяки на зиму останутся без запасов зерна. Очень бережно относился к кладкам яиц «книгавок» — чибисов. Говорил, что корова и та не наступает на них. Иногда ему не надо было даже идти к коровам, он только по кличке окликнет, и они отходят от манящих, окружающих пастбище, зеленых ржаных полей. Прошло более 45 лет, а я часто вспоминаю деда Василия, умного, доброго человека, который более тридцати лет был бессменным профессиональным пастухом, дававшим возможность всем хуторянам ходить на работу, зная, что их буренки весь сезон хорошо досмотрены. Думаю, что многие вспомнят этого замечательного человека добрым словом. Таких людей в селе было очень много. Они были для нас, подрастающего поколения, образцом благородства, порядочности, людьми, любящими все живое.

Вспомнив деда Василя, вспоминаю и наших сельских ремесленников, без которых трудно было бы жить нашим родителям и нам. Обувь в селе изнашивается не меньше, чем в городе. Но вот покупать новую не всегда было за что. Поэтому наши отцы сами занимались ее ремонтом. Мой отец подбивал подошвы гвоздями как дубовыми, березовыми, так и металлическими, зашивал дратвой (суровая льняная нить, покрытая черной смолой) туфли, ботинки, а иногда и мячи школьные. Обшивал снаружи и внутри хромовой тонкой кожей в валенках задники, чтобы не протирались, удлиняя срок их носки. Коснулся валенок. Так вот, очень многие наши сельчане держали овец. Это, пожалуй, для нашей местности было очень высокорентабельное животное. На нашей территории Прибужья овцы были уже, наверное, в XIII–XIV веках. Овцы — это мясо, шерсть, а значит — рукавицы, носки, женские платки, свитера, тулупы и модные «кожухи». Кстати, шерсть чесать ездили в Жабинку или Высокое; валенки «качалы» или «былы» в Демьянчицах, в Кругеле и других деревнях. Наши мамы и бабушки пряли шерсть, вязали шерстяные изделия. В урочище Вылычково жил Данилюк Сергей, который очень качественно «выделывал» овечьи шкуры, применяя натуральные ингредиенты: хлебную закваску, а потом дубление корой дуба. Получались очень красивые кожушки: красные или золотисто-красные. А шили их приходящие «кравци». Они приходили зимой к хозяевам, жили 3–5 суток и шили вручную кожушки. Еще и теперь у многих есть эти одежки. Портные эти были из-под Волчина, Высокого, даже из-под Иванова.

В селе своим мастерством славились несколько профессиональных ремесленников-сапожников, которые могли не только отремонтировать обувь, но и сшить совершенно новую, ничуть не уступающую фабричной. У нас еще хранятся до сих пор дамские «румынки» на меху, сшитые, по-моему, в городе Бресте частным сапожником. Мулявко Григория в деревне тоже звали «кравцём». Жил он по Лыщиньской дороге, рядом с Сыдьком. Дом стоит еще и сегодня, в нем живут. Сапожничал и на Ланах Мисиюк Иван. А мелкие ремонты, думаю, производили все отцы.

Было в деревне несколько «кравчих»-женщин. Это Вавренюк Любовь, Шиш Анна, Паднюк Целина и другие. Одни из них шили только женскую одежду, другие — мужскую, а третьи — кроме этого, еще и детскую. Я почему-то помню тетю Любу Вавренюк, которая шила мальчикам короткие штанишки на лето на «шлейках» крест-накрест и красивые вельветовые футболки на трех замочках. Иногда, приходя на примерку, смотрел, как «строчит» машинка. Через 1–2 часа изделие было готово. Деревню 50–70-х нельзя было представить без таких мастериц. До 1946 года самой важной портнихой была «осадница» пани Маркова, проживавшая после войны у вдовы — Шиш Анны. К ней носили шить из всей деревни. В 1946 году она выехала в Польшу. Портняжному ремеслу обучилась хозяйка — Шиш Анна.

Были в селе и свои столяры, плотники, каменщики, печники, лудильщики. Это Хомук Никита, Хомук Самуил, Данилюки Петр и Григорий, Козел Владимир, Мурашко Сергей. Помню, как в деревне строились дома, как распиловывали вручную бревна на особых приспособлениях (козлах), как обтесывали бревна, зарезали углы и, венец за венцом, перекладывая мхом, скрепляя «тыблями» бревна друг с другом, возводили дома: одни, сгоревшие во время освобождения в июле 1944, другие — сселявшихся с хуторов. Это были 1953–1964 годы. Часто был свидетелем, как клали печи — кирпичные и кафельные. Все эти работы нам, детям, очень нравились, мы восхищались мастерами-строителями.

Очень часто ходил с бабушкой или с мамой молоть вручную на жерновах зерно на муку. Жернова были у человек 6 во всем селе. Но я помню у Данилюка Ивана с вертикальной ручкой, а у «коваля» Алексея с такой ручкой, как у колодца. Несколько слов о дяде Алексее. Из рассказов односельчан, семья Козавчука Алексея во время беженства (1915–1921) была вывезена в Россию в Саратовскую губернию. После возвращения жили в одном из погребов деревни. Потом построились. При Польше обучался в г. Бресте на Граевке кузнечному делу. Всю свою трудовую жизнь работал кузнецом. Я его помню с 1957 года до 1965. Он был уже колхозным кузнецом. Точил ножи к косилкам и жаткам, подковывал лошадей, нарезал резьбу на болтах, ставил железные шины на деревянные колеса повозок. Он прекрасно паял, лудил. Изготавливал мотыги, тяпки для населения. Был мастером на все руки, за что его все население любило и уважало. В семье было два сына — Николай и Иван — и дочь Евгения, проработавшая всю жизнь учительницей физики. Живет в Кобринском районе. Иван жил в г. Бресте. Родителей и Николая уже тоже нет. Кузница в деревне была очень нужна, ее помнят все уроженцы села Остромечево.

На верх старонкі